Жозеф Рони-старший - Красный вал [Красный прибой]
— Они идут! Они идут! — кричала она, бросаясь к окну.
Хотя молодые люди считали невероятным какое-нибудь серьезное выступление в этот час, тем не менее, они последовали за Аделью: все фасады домов были как бы унизаны головами кумушек, из всех дверей выбегали мужчины.
— Всегда одно и то же, — скрипел отец Мельер.
Он был немного бледен. Перрего, приложив руку к козырьку, всматривался в даль. Его лицо было угрюмо, так как теперь, когда он считал, что революция возможна, он ненавидел ее. Показалась новая группа женщин, среди которых были госпожа Мельер, Жоржетта, Евлалия. Начали обрисовываться силуэты пыльных манифестантов, шедших вдоль заборов. Наконец, правда обнаружилась: всё сходбище у Пурайля затряслось от неудержимого смеха. Филиппина грозила кулаком убегающей фигуре, в которой все узнали Гуржа.
— Это не революция, — простонала Адель.
После того как страх увидеть соседей повешенными исчез, она чувствовала себя обманутой.
— Революция не может разразиться в этом пустынном квартале, — успокаивал ее Марсель.
— Значит, надо итти в город, чтобы ее увидеть?
— Было бы лучше женщинам туда не ходить, — авторитетным тоном заметил юноша.
Адель бросила на сына взгляд, в котором восхищение омрачилось беспокойством.
— Почему? Разве там будет резня? Я не хочу, чтобы вы туда шли!
До сих пор она думала, что революция разразится неожиданно, как бомба, и что опасность может грозить одним противникам. Теперь ей уже представлялись баррикады 1848 года и Коммуны.
— Я не хочу! Я не хочу! — повторяла она. — Или иначе я сама пойду с вами.
Непреодолимое и, вместе с тем, трогательное волнение отразилось на ее лице.
— Послушай, мама, — вмешался старший, беря ее за плечи, — бояться нечего. Всё приготовлено, чтобы обеспечить мирную революцию. Марсель хочет сказать, что присутствие женщин может нарушить порядок.
Если самые мудрые слова Адриена проходили сквозь мозг госпожи Боссанж, как сквозь решето, то влиянию своего сына она подчинилась безусловно.
— Капиталисты не посмеют выйти? — спросила она. — А солдаты?
— Капиталисты поостерегутся показать хотя бы кончик носа. Что касается солдат, они поднимут приклады вверх.
Он не был в этом совершенно уверен; он полагал, что солдаты окажут сопротивление, хотя и очень незначительное.
— Армия разделяет наши убеждения, — добавил он, — антимилитаристская пропаганда сделала свое дело: солдаты знают, что их враг не на границах.
— Сегодня вечером все офицеры будут под замком, — кричал Марсель, исполняя воинственный танец. — А самые упорные получат в башку заряд. Идем, Арман?
— Идем.
Марсель убежал и снова появился через некоторое время в засаленом, рваном костюме, а сын, продолжавший традицию отца, надел синий костюм, вычищенный бензином, ботинки с тщательно наведенным глянцем и шляпу, сохранившую еще свою свежесть после двенадцати месяцев употребления.
— У тебя замашки капиталиста, — пошутил младший брат. — Надо одеваться, как простой народ.
— Вовсе нет. Нужно, чтобы народ питался, жил и одевался, как буржуа. Это его право и его долг.
— Быть может, его право, но в очень слабой степени — долг. В грядущем обществе все будут одеваться, как хотят.
На улице они нашли товарищей, нетерпеливо бродивших взад и вперед.
Поминутно, то один, то другой останавливался, устремив взгляд к кварталу Сен-Жак или Итальянскому кварталу.
— Разве мы не пойдем посмотреть?
Группа Пурайля рассеялась; все мужчины собрались теперь у "Детей Рошаля". Госпожа Мельер перед открытым окном вопрошала кофейную гущу и предсказывала наступление поразительных событий. Число кумушек росло. Теперь все ощутили какую-то необычайную пустоту, вызванную отсутствием Ружмона. Несмотря на его протесты, ему приписывали секретное поручение, ожидали от него приказания или, по меньшей мере, сигнала. Он один мог расеять туман, окутывавший план Конфедерации; конечно, он сделает это в решительный момент, но немыслимо, чтобы он этого не сделал совсем. Загадка эта одинаково волновала и людей, собравшихся у "Детей Рошаля", и юных антимилитаристов, расхаживавших вокруг завода Кайлеботта.
— Разве мы не пойдем посмотреть? — в третий раз жалобно спросил Поль Мишерон, более нетерпеливый, чем остальные.
— Возможно, что мы ничего не увидим, — отвечал Арман, загипнотизированный мечтой о внезапной вспышке в определенный час.
— Если, однако, она разразится утром? — настаивал Мишерон. — Так как никто не знает наверняка часа…
— Ты видишь, что Союзы не связаны. Достаточно взглянуть вокруг себя…
Наступило молчание; показались новые антимилитаристы. Инстинктивно все направились к "Детям Рошаля". Все столики на террасе были заняты, так что многим пришлось устроиться в саду. Дютильо собрал, наконец, всю "Шестерку". Вооруженные дубинками и с револьверами в карманах, они сгрудились вокруг ржавых столов. Альфред Красный занял один из угловых столов вместе с Верье и Бардуфлем. Здесь можно было увидеть почти всех товарищей: Пурайля, Фйлатра, Камбери и многих других.
— Чего мы ждем? — закричал Филатр горловым, резким и скрипучим голосом… — Надо итти!..
— Мы пойдем! — воскликнули Дютильо и "Шестерка".
— А зачем? — насмешливо спросил маленький Топен. — Там ничего не будет. Синдикаты не шевелятся.
Его палец описал круг, указывая на всех синдикалистов, копошившихся вокруг столов. Это замечание внесло некоторый холодок.
Дютильо подтвердил:
— Приказ придет в свое время.
— Откуда?
— Гражданин Ружмон тебе это ответит, — резко заявил Пурайль.
— Ты воображаешь, что Конфедерация доверила бы свою тайну кучке голов, которые бы рассказали ее своим самкам. Так сказать, чтобы капиталисты и иезуиты имели время защититься.
Раздался громовой голос Гуржа:
— Конечно! Поэтому-то товарища Ружмона здесь и нет. Он не начнет действия раньше, чем наступит подходящая минута.
Гуржа не был в этом убежден так же твердо, как Исидор, но, утверждая так, он реабилитировал себя, очищая себя от мучительного гнета. Впрочем, его слова казались правдоподобными. Толпа слушала его, восхищенная мыслью, что Ружмон руководился высшими соображениями, и что Конфедерация, уладив всё с войсками, потребует от народа только одного, чтобы он появился и провозгласил всеобщую забастовку.
Дютильо уже казалось, что при красном свете Великого Вечера животное-буржуазия спасается бегством, что кости трещат, как срубы, что кровь течет по тротуарам с веселым шумом дождя в пору равноденствия.
— Пойдем на рекогносцировку, — предложил Альфред Красный.
— Это ни к чему не приведет, потому что ничего не начнется раньше назначенного.
— Пойдем все-таки. Какого-нибудь буржуя подцепим.
Дютильо и "Шестерка" встали, потрясли дубинками.
— Ах, нет, — сказал Альфред, — к чему устраивать скандал. Вы попадете в лапы полиции и будете лишены возможности присутствовать на Великом Празднике.
Аргумент подействовал. Дютильо от мысли, что он будет под замком в то время, как разразится буря, опустил свою дубинку и сделал усилие, чтобы принять совершенно мирный вид.
— Мы разделимся на группы. Одни пойдут по улицам Бабильо, Гобелен и Монж. Другие пройдут в квартал Сен-Жак; третья кучка отправится по бульвару Распайль. Можно по дороге разделиться на еще меньшие группы, а затем мы встретимся в одном месте.
— Не стоит труда, — прервал Боллак, — место встречи не нужно назначать заранее. Всё будет зависеть от обстоятельств.
Дютильо пошел впереди вместе с "Шестеркой". Альфред красный повел типографов и механиков, за ними шел Исидор Пурайль между Бардуфлем и другими товарищами. Три кузнеца маршировали рука об руку, за ними шли золотари Филатр, Камбери и десятка два других товарищей. Молодые антимилитаристы колебались — примкнуть к "Шестерке", или же к войску Альфреда Красного. Первый пленял их своим воинственным видом, во втором их привлекала фигура типографа и его чисто галльская веселость.
В этом шествии было много очарования. Люди, слегка опьяненные алкоголем, были связаны общностью силы и чувств; в них была душа сектантов, доверчивых, воинственных и альтруистичных. Их опьянял шум их шагов, по коже пробегала легкая дрожь, вызванная видениями стычек и сражений, сердца их были полны беспечным героизмом. На улице Толбиак они сгрудились в толпу, с сожалением думая о необходимости расстаться. Дютильо дал сигнал:
— Мы встретимся.
Он увлек всю группу, напевая задорную песенку.
XVI
После обеда, на Севастопольском бульваре толпа манифестантов росла, в нее поминутно вливались из боковых улиц подозрительные кучки людей. Все были убеждены, что события развернутся в другом месте, и поэтому воздержались от всякого рода выступлений. Большинство разделилось на две группы. Одной двигало любопытство, она шла шагом более медленным и неуверенным. Другую вел дух мятежа, она старалась ступать размеренным, громким шагом, лица у всех были решительные и озабоченные. В общем это была толпа, разнородная толпа, у которой страсти разжигаются короткими вспышками, мечутся блуждающими огнями и гаснут, как серные спички.
